Сегодня поговорила с
Lavern о страхах. Сны и страхи – вот мимо чего я пройти не могу. Забывая большую часть своих сновидений и не будучи особенно пугливой (имею основания так себя характеризовать; а что еще можно сказать о субъекте, который, будучи «приговорен» к полостной операции, ждет - не дождется, когда «порежут» - время-то пойдет к выписке, а домой страсть как хоцца! И на сообщение хирурга, что операция – завтра, в чувством глубокого удовлетворения восклицающего: «Ну, наконец-то!).
читать дальшеНо есть страхи и страхи. Я помню настоящий. В баснословном уже, кажется, возрасте пяти-шести лет я впадала в ступор от любого, самого мимолетного, упоминания о смерти. Стоило кому-то при мне заикнуться, что такой-то умер – и у меня не только кровь леденела в жилах, но и сами жилы, кажется, покрывались изнутри инеем. И ни вздохнуть я не могла, и ни слова молвить. Пока понемногу не отпускало.
Самое примечательное, что от самого моего рождения и до того момента никто из наших близких родственников не умирал, если не считать дедушки, но он умер, когда мне было четыре месяца, какие у меня тогда могли быть впечатления! В общем, со смертью я не сталкивалась.
При этом я была гоноровая малявка и ни за что на свете не призналась бы в этом. Никто не знал о моей беде.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, после очередного упоминания о чьей-то смерти в разговоре мамы и бабушки, я, собрав всю свою волю в кулак, не встала с места (сидела поблизости, тихохонько, как мышка) и не пробормотала, что мол, пойду на кухню попить водички. Одному Богу известно, чего мне стоило открыть рот и выдавить эту реплику!
Но на этом моя детская танатофобия кончилась. Иссякла. Никто не знал о моей победе.
Теперь я полощу слова, обзначающие смерть, так же легко, как любые другие. И только иногда, вдруг, со всей определенностью – нагоняет…